Как научить рисовать программиста

Ни рисовать, ни открывать в себе творца я, в общем-то, уже не собиралась. Хотела прийти послушать об истории искусств, узнать о композиции и теории цвета. Художники — это особые люди, и нужно иметь особый талант, чтобы взять в руки кисть. Если я и рисовала когда, то мелками на асфальте дом и паровозик для собственного ребенка.
Но руководству нашего издательского дома пришла в голову гениальная идея. Если среди нас есть сотрудники с художественным образованием и те, кто хочет научиться рисовать, — почему бы не свести их вместе в пустом помещении по окончании рабочего дня? И вот мы собрались: несколько программистов, менеджер по подбору персонала (которая давно мечтала писать картины маслом), корректор, бренд-менеджер журнала, менеджер проектов и сисадмин. И руководитель веб-проектов Таня Болдырева, которая с шести лет сидела за мольбертом, окончила художественный вуз и совершенно бескорыстно хочет сделать из нас творцов, научить рисовать. С этого и начнем наш репортаж с тренинга.

На первом занятии мы расположились на стульях полукругом и мирно слушали лекцию о графике Эшера. Предложение достать бумагу и начать рисовать было полной неожиданностью. В ту же минуту один из членов нашей команды просто… сбежал. Всем остальным пришлось взять по листу замечательной плотной бумаги формата А3 и черному маркеру. И никаких карандашей или ластиков! Каждому предстояло изобразить идею движения, равновесия, а также создать фрактальную графику в духе Эшера. Несколько минут в комнате стояла тишина. Паника, как оказалось, была не только у меня. Белое, чистое пространство листа притягивало взгляд, и во многих взглядах читалась жалость.
Графику называют искусством черного и белого, но это не искусство контраста, как могло бы показаться на первый взгляд. Скорее она требует умения выделить главное, суть, и обозначить ее единой линией. «Подобно тому как стрелок из лука точно намечает себе цель, натягивает тетиву и выпускает стрелу, так и пишущий должен сосредоточиться, представить себе форму знаков, а затем с уверенностью в себе сильно и решительно вести кистью». Так говорил китаец Чанг Ие. Оказалось, рисование — это не релакс (как я думала), а настоящий мозговой штурм. За пару минут в моей голове пронеслись наскальные рисунки из школьных учебников, когда-то виденные гравюры, иллюстрации к книгам, какие-то неясные идеи и образы. Пока вдруг я не поняла, что могу начать, и эта линия будет твердой.

Боитесь ли вы чистого листа? Сделать что-то не так, что-то испортить и даже просто начать? Я боюсь многих вещей, но белый лист бумаги вызывает только любопытство: а что же получится на этот раз? Иногда получается ерунда. Но у меня есть новехонький толстый альбом для рисования, и я просто отрываю из него новый лист, не успев огорчиться.

На следующем занятии мы уже с ходу собрались рисовать пейзаж. Ребята принесли акварель, масло и акрил. Натурой для нас служили репродукции Рериха и снимки гор. Их было много, каждый выбирал то, что ему понравилось, что по-настоящему хотелось бы нарисовать. Мы удивительно разные.
В качестве натуры я выбрала снимок, который сделала когда-то в Сан-Марино: невероятный простор и свет, полное ощущение свободы… Я смотрела на фото и отчетливо понимала, что не хочу рисовать. Вся прелесть фотографии в том, чтобы поймать прекрасный момент, который больше не повторится. Я его поймала, и лучше уже не будет. К тому же рисовать нужно целый час, а я все делаю быстро, даже дома на кухне зажигаю несколько конфорок и готовлю сразу все блюда одновременно.

Тем временем вокруг меня сидели люди, которые явно обнаруживали знакомство с предметом. Они правильно держали карандаш, что-то штриховали. Почему-то меня это не смущало. Здесь, наверное, дело в методе. Ставьте перед собой нереальные задачи, и тогда вам не будет страшно. Начать вот так сразу рисовать как Рерих, минуя все промежуточные стадии, — в этом определенно что-то есть. Преподаватель знаменитого Баухауса и автор теории цвета Иоганнес Итен писал, что субъективно каждому из нас близка своя тема и свой цвет, у каждого будет своя техника письма. Нельзя давать одинаковые шаблонные задания всем ученикам. Скучную или далекую от его мировосприятия тему ученик будет пытаться изобразить чисто технически, но для этого у него еще не хватает знаний, и результат получится сомнительным. Вот почему многие бросают занятия.

Значит, в бой. На столе рисовать нельзя, иначе искажается перспектива, и рисовать пришлось прямо на стенке, на пришпиленном к ней листе бумаги. Жутко неудобно, скажу я вам. Я обозначила очертания холмов и причудливо завернувшиеся флаги на мачте, как смогла нарисовала две фигурки. Но в итальянских просторах оказалось еще множество оттенков и деталей. Оставалось уже совсем немного времени, а я все сравнивала, правильно ли перенесла их на бумагу (как всякий корректор, привыкший строго проверять факты). Прозрение наступило внезапно, когда я вдруг поняла, что моя картина не должна повторять в точности то, что изображено на снимке. Она вообще может быть какой угодно. Я радостно сообщила всем: «Рерих тоже не рисовал деталей!», взяла толстую кисть «не того» размера, купленную накануне в магазине «Скрепка», и провела сочную, густую синюю линию горизонта. Хотела бы я сказать, что окунулась снова в детство, но рисование в нашей школе отсутствовало по причине отсутствия учителя. Это был восторг малыша от того, что он оставляет след: «Я есть!» — радость от чистоты цвета и оттого, что «поймал» на бумагу эти летящие линии и простор.

За оставшиеся десять минут картина была готова. Я как будто оказалась сама там, внутри. И вдруг вспомнила, что снимок-то мой на самом деле был неудачным! Диафрагма меня тогда подвела и, пока я доставала камеру, успели уйти люди, прийти другие, а ветер сменился полным штилем. Я совершенно об этом забыла. Но если взять краски, можно вернуть тот момент таким, каким он был: не упавшие безвольно, а огромные, в полнеба, флаги маленького государства, которое не позволило себя завоевать даже Наполеону, но и не ввязывалось в войну ни с кем.

Натюрморт с вином и двумя бокалами «ин совьет стайл» был практически импровизацией. Как сказала Таня, знала ли бутылка, оставшаяся после сабантуя кого-то из ее коллег, что ей выпадет такая честь. В общем-то, она и стояла скромно на офисном столике на тусклом фоне неопределенно-коричневого цвета и навевала грусть.
Какая это странная живопись — натюрморт: она заставляет любоваться копией тех вещей, оригиналами которых не любуешься. Это сказал Паскаль. У нас же пока нехитрая комбинация из пяти предметов проявила строптивость: они упорно кренились влево, у кого-то не помещался один бокал, а вторая бутылка, которой полагалось лежать, не ложилась, а имела вид висящей в воздухе, как у фокусника. К тому же у меня она слегка приподнимала голову, как будто оглядываясь на остальные предметы.

Но главное, нужно было решить: а зачем вообще рисовать эту бутылку? Это не пейзаж, которому радуется душа офисного работника, не сочные цвета, по которым мы изголодались, а именно что «мертвая натура». Ладно бы еще полная, но пустая бутылка — где в ней жизнь? Какой вообще смысл в натюрмортах? В картинках, где собрались вместе предметы в отсутствие человека?

С такими мыслями, закончив карандашный набросок, я и ушла до следующего занятия. И странным образом эта призрачная конструкция засела в памяти, и время от времени я к ней возвращалась: а какой она будет в цвете? Чтобы нарисовать натюрморт, надо понять природу вещей, почувствовать их суть и внутреннюю радость от того, что они существуют. Леонардо да Винчи говорил, что «живописец, бессмысленно срисовывающий, подобен зеркалу, которое отражает противопоставленные ему предметы, не обладая знанием их». Скучные цвета, но что мне мешает найти другие?

И вот в следующий четверг мы пристроились вчетвером за одним столом, достали краски и нарисовали совершенно разные бутылки. У меня получился веселый натюрморт (как у Пиросмани, не хватает только рыбы, сказали ребята). На бутылке появились блики винного цвета — как будто у нее была память. У Саши бутылочный цвет и коричневая стена оказались невероятно аппетитными. У Кости получился настоящий мужской рисунок, и цвета на нем были определенно с характером. Олина и Дашина бутылки стояли уверенно и с достоинством, так что не возникало сомнений в том, что рисовать их — это самое важное и нужное дело. У Ирины все предметы уютно устроились рядышком и походили на иллюстрацию к детской сказке.

Открыв такие горы смысла в одном простом предмете, поневоле с большим уважением приглядываешься к миру. Увидев, как все связано друг с другом, не захочешь эту связь разрушить. За тот час, что мы рисуем предмет, мы его рассматриваем очень внимательно. Это какой-то новый, непривычный способ смотреть — не скользить взглядом по множеству знакомых до боли домов-переулков, не опускать глаза, просканировав очередных попутчиков в метро. По-моему, мы занимались самой настоящей медитацией, только деятельной — «почувствуй этот предмет, воплотись в него, передай его суть».

Потом мы ходили в Пушкинский музей, и странная вещь: раньше это было прекрасное, для встречи с которым я приходила сюда. Сейчас каждая картина для меня была как взгляд на прекрасный мир одного из тех, кто взял в руки кисть. И нам тут же хотелось рисовать. Даже не «попробовать». Мы обсуждали, как наносились мазки и выбирался цвет. Вокруг нас собирался народ и с интересом слушал. Стоя на остановке, я смотрела на воробья и удивлялась, сколько оттенков серого на его щечках. Откуда-то возникли нереальные закаты по дороге с работы. Стали появляться красивые сосны там, где они, собственно, росли и раньше все эти годы.
Вообще-то мы взрослые люди и занимаемся какой-то ерундой. Ищем красоту там, где ее не сразу заметишь, а если нет, добавим щедрой рукой «от себя». Какие-то моменты в выборе цвета или темы иногда у кого-то отзываются болью, и психотерапевт бы тут нашел что сказать. Но мы пришли просто, чтобы научиться рисовать. Когда мы обсуждаем работы друг друга, нам они все искренне нравятся. И удивительное дело, свои собственные нравятся тоже.

«Первая работа ничего кроме трудностей не вызвала. Позитива — минимум, только недостатки навыков. Необходимость тренировок. А мыслей нет никаких. Ибо при художественной работе у меня мыслей обычно нет — почти медитативное состояние. Этим и привлекает творчество».

«Что я чувствовала: восторг от смешивания красок. И трепет и неловкость, когда делаешь примерно первые двадцать мазков. Потом просто наслаждение. Почему захотелось рисовать: я бы для себя уточнила, почему захотелось рисовать КРАСКАМИ, потому что это процесс творения и возможность открыть в себе что-то новое. А также мне хотелось уйти от чего-то «страшного» и показать возможным зрителям что-то хорошее. Рисовала не только для себя, но и для зрителей».

«Я очень люблю природу. Захотелось передать красками этот свет на полях, золото дерева, как у Ван Гога, когда пшеничные поля светятся изнутри. Самое сложное и страшное — начать работать с красками, нанести первые мазки на еще белый холст с разметкой карандашом. Первые мазки кажутся такими странными, неестественными, но потом этот процесс смешения красок, нанесение их жирными, яркими мазками очень затягивает. 2,5 часа пролетают как 10 минут! Очень здорово, что все люди, участвующие в наших мастер-классах, становятся ближе и лучше понимают друг друга. Я получаю огромный заряд позитива от этих встреч. Как от кисти и красок, так и от общения».