Просто жизнь
«Родина моя, Автозавод» Наталии Ким
Это повесть об обитателях района «Автозаводской», не самого центрального в Москве, составленная из рассказов и крохотных зарисовок. Наталия Ким вспоминает о тех, с кем росла, живописует сценки, которые наблюдает сегодня — во дворе или лифте. В предисловии она задает удивительный по своей искренности и уязвимости вопрос: «Зачем об этом писать сейчас, когда каждый второй из настоящих пишущих мастеров с разной степенью изумительности, но с большой степенью достоверности воплотил на бумаге образы и реалии своего детства, не утомительна ли эта тенденция, поставленная на поток?» И у меня на него есть ответ: да, утомительна. Первым, кажется, этот вид журналистской прозы освоил Довлатов, когда появились его Наши и Чемодан.
С тех пор рассказы о знакомых и знакомых знакомых, бытовые сценки и истории вещей успели приесться. Однако книга Наталии Ким — одна из лучших в этом жанре. Ее герои незатейливы, и имя им — легион, такие сюжеты можно собирать дюжинами, только руку протяни. Но ей хватает мастерства композиционно выстраивать рассказы, придавая каждому завершенность и цельность, а всему сборнику — стройность повести. Ей удается рисовать маленькую девочку, мечтающую о елочной игрушке, балетную бабулечку Марину Ильиничну, педагога-дефектолога Арсюшу, сменившего пол и ставшего Аллой, такими, что их видишь, слышишь и будто бы сам с ними знаком.
А впрочем, и правда знаком. Положим, вы не жили в московской коммуналке, как я. Но вы общались с соседями, продавщицами, бабками на лавках и бомбилами, слышали их живую болтовню, удивлялись яркому разговорному языку, смеялись и наверняка тоже думали: писателя на вас нет, ведь запишешь — никто не поверит.
Есть у русской прозы эта бесконечно дорогая мне ветка нежных юмористических рассказов, от которых, если читать их сплошь и вволю начитаться, становится грустно. В ней гоголевская поэма и весь Салтыков-Щедрин, в ней ранние рассказы Чехова и отчасти Погорельский. И проза Наталии Ким принадлежит этой ветке куда больше, чем утомительной модной блоговой тенденции пересказывать жизни родственников и знакомых. Тем, собственно, и отличается, тем и дорога.
«Родина моя, Автозавод» Наталии Ким (Время, 224 с.)
Свобода
«Девочки» Эммы Клайн
Знаете ли вы историю коммуны Чарльза Мэнсона «Семья»? Она кончилась только сейчас, когда в ноябре 2017 года 84-летний Мэнсон умер в калифорнийской тюрьме. Дебютантка Эмма Клайн написала роман на основе событий 1969 года: девушки из коммуны совершили серию кровавых убийств. Им от 16 до 19 лет, все они, как и главная героиня Эви Бойд, влюблены друг в друга, в своего духовного учителя Рассела и в саму идею некровной семьи. Почему нормальная буржуазная жизнь вызывает у них отвращение, а Рассел — обожание, понять можно, лишь прочитав книгу до конца. По моему ощущению, она о том, что экзистенциальный голод недолюбленных людей неутолим, невыносим и может привести куда угодно. А кроме того, это феминистский роман о хиппи — самом свободном и инфантильном поколении ХХ века, — в художественном отношении безукоризненный.
Перевод с английского Анастасии Завозовой. ФантомПресс, 384 с.
Основы
«Взгляд змия» Томаса Саулюса Кондротаса
Кондротас — писатель великий и при этом… неизвестный. Роман Взгляд змия не прославила даже экранизация. Несправедливо: мы как будто лишены плотной, ни на что не похожей прозы Кондротаса, а могли бы быть счастливы, читая его. Это сага — но короткая — о четырех поколениях зажиточных литовских крестьян. Это мистический реализм, но мистицизм физиологичен и парадоксален: старый Мейжис умирает, его сын моет и наряжает труп в бане, а потом труп сидит за столом на собственных поминках несколько недель. Простая трапеза или диалог о погоде кажутся ритуальным действием. Скупая на эмоции, аскетичная проза словно вытягивает пространство романа вертикально — и мы погружаемся в него, как в штольню, в поисках сокровища.
Перевод с литовского Томаса Чепайтиса. Издательство Ивана Лимбаха, 368 с.
